Яман сипел, задыхался, и смотрел, как исчерченные шрамами руки неуверенно шарят вокруг – по скамье, потом – по полу под скамьей. Ищут повязку, которую он сжимал в кулаке. Думал о том, сколько же силы было в этом… существе раньше, до того, как его искромсал какой-то обезумевший садист. Киборги после удаления имплантантов становились не сильнее – а чаще слабее – обычных людей. А этот, он по-прежнему был ненормально сильным.
И непоправимо искалеченным.
– Я знаю… – воздух, наконец, перестал быть твердым, и горячим, и прошел в легкие, – знаю, как тебя называть. – Яман, пошатываясь, встал, подошел и вложил повязку в слепо поднявшуюся руку. – Шрам. Идеально подходит. Тебе повезло, что ты себя не видишь.
И к глубочайшему своему изумлению, увидел, как всегда сжатые губы растянулись в улыбке.
– Идеально подходит, – повторил безжизненный голос. – Смешно.
За ним нужно было присматривать. Помогать. На первых порах он был почти совсем беспомощен. Дальше стало чуть лучше, но о самостоятельности Шрам мог даже не мечтать. У Ямана не спрашивали, зачем он возится с калекой. Понимали абсолютно неправильно, зато это был, хоть неправильный, но ответ.
Яман себя спрашивал. Ответа не находил. Наблюдал. Правда, не мог пока разобраться с выводами.
В трюме случались перепады гравитации. Иногда ее отключали совсем, и горе тем, кто вовремя не успел ни за что уцепиться. Взлететь под потолок – невелика беда, но вот упасть оттуда, когда гравитацию снова включат – это уже опасно. Среди хундов было двое бывших космонавтов, Джобс и Старостин, они, по приказу Ямана, учили остальных, как вести себя в невесомости, а если приходилось – собирали из-под потолка незадачливых овец и хундов. Но надо было видеть, какое действие невесомость оказала на Шрама. Он будто ожил. По сравнению с нормальными людьми, все равно казался роботом, но для Ямана разница была ощутимой. Шрам не улыбался, но… почти улыбался. Ничего не говорил, но мог бы заговорить. Ничем не интересовался, но перестал быть полностью равнодушным к тому, что происходит вокруг.
И это преобразившееся существо, прислушавшись к ругани и воплям тех обитателей трюма, кто ужасе вращался между полом и потолком, взмыло вверх с естественностью и легкостью всплывающей к поверхности рыбы. Меньше чем за минуту, используя как опору то потолок, то стены, то каркасы верхних ярусов нар, слепая, гибкая тварь вернула на пол всех застрявших.
И Старостин и Джобс только молча следили за действом. Шрам ориентировался на голоса, и его нельзя было отвлекать, так что в течение минуты в трюме было тихо, как после отбоя. Звуки издавали только те, кто висел в воздухе.
Гравитацию включили минут через пять. Интерес, что ли, пропал, посмотреть, как люди с потолка повалятся? Это, конечно, вряд ли, но лха их поймет, здешний экипаж. Вроде, не звери, в бессмысленном садизме не замечены. А, с другой стороны, надзирателями в тюрьмы и на каторги, или вот, командой на такой корабль, кто идет? Нет, не садисты, не психи, но все равно… люди странные. Что им мешает предупреждать о невесомости? Вон, динамики, в каждой стене по три.
– Зачем? – Шрам, скрестив ноги, сидел на своих нарах. Спина прямая. Голос холодный. Но уже не мертвый.
– Зачем предупреждать? – уточнил Яман. – Да, чтобы травм не было. У нас тут шестеро с переломами, видел же… – он прикусил язык.
– Не видел, – равнодушно откликнулся Шрам. – Гравитацию отключают во время боя. А динамики существуют для того, чтобы отдавать нам приказы в экстренных ситуациях, либо когда придет время высаживаться в пункте назначения. У экипажа нет причин беспокоиться о травмах среди заключенных. Мы – вещи, не требующие бережной транспортировки.
Яман несколько секунд боролся с желанием ударить его. Удержался.
– Во всем есть плюсы, – сказал он, – понимание того, что для всех остальных мы всего лишь вещи – это объединяющий фактор. А то, что мы всё потеряли, делает нас равными. Никто, попав сюда, не может сказать, что потерял больше чем сосед по нарам, потому что всё – это всё. Каждый начинает заново. С нуля. Не худшая стартовая позиция.
– Мне казалось, эти люди – твои рабы, а не ovis.
– Не – что? – Незнакомое слово «ovis». Яман понимал большинство распространенных в Империи диалектов, но невозможно было понимать все.
– Не те, кого ты опекаешь, – объяснил Шрам. – Зачем они тебе?
– У нас слишком много шансов погибнуть, чтобы пренебрегать теми, кто рядом, – Яман, пожалуй, впервые вслух заговорил об этом. О том, зачем он завоевал эту власть – сомнительное место владыки в преддвериях Эхес Ур. И с удивлением понял, что стадо и хунды были нужны ему не только как бойцы в предстоящей войне. Он оставлял за собой право использовать людей так, как ему нужно, но… он действительно опекал их. – Мы все равно умрем, это понятно. Но есть разница – как именно.
– Я не вижу, но мне и не нужны глаза, чтобы понимать: ты все здесь устроил жестоко и рационально. У каждого свое место, даже убогие и калеки приносят пользу и оправдывают затрачиваемые на них усилия. Все, кроме одного. От меня нет пользы. И ты не рассчитываешь на нее когда-либо в будущем.
– Да я вообще не понимаю, чего с тобой нянчусь, – недовольно сообщил Яман, – наверное, «ovis» защищаю. От тебя. – Он попробовал слово на язык и убедился, что никогда не доводилось ни говорить его, ни слышать.
– Паства. Ovis означает «паства». Я тебя обманул. Тогда. Я ничего не смог бы с ними сделать.
– Выходит, я зря их спасал, – Яман усмехнулся. – Ты ничего не смог сделать с психом, который тебя изуродовал, ничего не смог бы сделать с десятком одержимых похотью парней, но что-то ты, все-таки, сделал.